Фотография Патриции Томпсон
Патриция Томпсон — дочь Маяковского и Элли Джонс (Елизаветы Петровны Зиберт), американской возлюбленной поэта. Она родилась 15 июня 1926 года в Нью-Йорке. С отцом виделась лишь однажды — в1928 году, будучи во Франции, по счастливой случайности Маяковский узнал, что Элли и Патриция находятся в Ницце и приехал их навестить.
Приемным отцом Патриции был муж Элли —Джордж Джонс, позже Элли вышла за Генри Питерса.
Следы американской дочери так бы и затерялись во времени, если бы спустя 60 лет после гибели поэта она не решилась рассказать историю своих родителей и заявить о себе.
Патриция Дж. Томпсон все эти годы прожила в США, стала профессором Леман-колледжа городского университета Нью-Йорка, написала ряд научных трудов и исследований по социологии. И все это время собирала материалы об отце, записывала воспоминания матери, в начале 1990-х годов посетила Россию (приезжала неоднократно), побывала в Государственном музее В.В. Маяковского, а позднее и на родине матери в Башкирии. В Нью-Йорке она организовала празднование 100-летия со дня рождения Владимира Маяковского, куда были приглашены знаменитые деятели искусства. Она также сотрудничала с Русско-американским культурным центром “Наследие”, принимала участие в Днях русской культуры в Нью-Йорке, посещала приемы в российском генеральном консульстве, проводила огромную работу по пропаганде творчества поэта и русской литературы в Америке. Награждена орденом Ломоносова за заслуги в укреплении дружбы между народами и большой личный вклад в сохранение и развитие русской культуры за рубежом.
1 апреля 2016 года Патриции Томпсон не стало.
«Я помню только длинные ноги отца, но я не могла не почувствовать мощное эмоциональное напряжение, окружающее нас. Мы были связаны самыми крепкими узами, возможными между людьми. Еще не умея выражать словами страсть, трагедию и восторг, я улавливала сильнейшие чувства моих родителей. И эти внутренние невербальные впечатления остались во мне навсегда».
«Мы с Роджером прошли в крохотную комнату. Как странно было оказаться среди вещей отца с моим сыном (мама всегда думала о нем как о внуке Маяковского). Я сидела на его стуле и прикасалась к его письменному столу, хотя все инструменты художника и писателя убраны под стекло. Поглаживала старинную столешницу. Дотронулась до календаря, навсегда остановившегося на 14 апреля 1930 года — дне последнего вздоха поэта на земле.
Я ощущала присутствие отца среди материальных свидетельств его жизни. Открыла ящик стола — удостоверилась, что он пуст, — и почувствовала, что руки поэта касались того же дерева. Сиденье стула в некоторых местах протерлось. Я положила голову на подлокотник дивана и поняла, что Маяковский мог делать так же. Верила, что он был со мной. Впервые я могла коснуться вещей, которыми он пользовался каждый день, обычных предметов, хранивших тепло его рук и тела — тепло, отчетливо осязаемое. Как и в мамином красном бархатном кресле, в котором в последние годы она вышивала, читала книги, слушала музыку, встречала друзей, интересовавшихся русской культурой, мне уютно и среди вещей моего отца — даже в музее. И я глубоко благодарна за трепетную заботу о его памяти.
Здесь выстроились бюсты Маяковского все с тем же знакомы мрачным выражением. Мое собственное единственное смутное воспоминание о папе — его рост. Будучи ребенком, я видела только ноги. Я провела по контуру его лица — как знакомы мне эти очертания. Коснулась указательным пальцем схожей ложбинки на своем лбу. Это неописуемые ощущения…»
П. Томпсон
