Владикавказ — Тифлис

Только 

нога 

ступила в Кавказ, 

я вспомнил, 

что я — 

грузин. 

Эльбрус, 

   Казбек. 

   И еще — 

как вас?! 

На гору 

  горы грузи! 

Уже 

на мне 

никаких рубах. 

Бродягой, — 

один архалух

Уже 

подо мной 

   такой карабах², 

что Ройльсу — 

   и то б в похвалу. 

Было: 

с ордой, 

загорел и носат, 

старее 

всего старья, 

я влез, 

веков девятнадцать назад, 

вот в этот самый 

в Дарьял. 

Лезгинщик 

и гитарист душой, 

в многовековом поту, 

я землю 

 прошел 

  и возделал мушо̀й³ 

отсюда 

по самый Батум. 

От этих дел 

 не вспомнят ни зги. 

История — 

врун даровитый, 

бубнит лишь, 

что были 

  царьки да князьки: 

Ираклии, 

    Нины, 

   Давиды. 

Стена — 

    и то 

знакомая что-то. 

В тахтах 

    вот этой вот башни — 

я помню: 

    я вел 

 Руставели Шо́той 

с царицей 

      с Тамарою 

шашни. 

А после 

  катился, 

    костями хрустя, 

чтоб в пену 

Тереку врыться. 

Да это что! 

Любовный пустяк! 

И лучше 

   резвилась царица. 

А дальше 

    я видел — 

в пробоину скал 

вот с этих 

      тропиночек узких 

на сакли, 

    звеня, 

  опускались войска 

золотопогонников русских. 

Лениво 

 от жизни 

    взбираясь ввысь, 

гитарой 

  душу отверз — 

«Мхолот шен эртс

рац, ром чемтвис 

Моуция 

  маглидган гмертс...

И утро свободы 

    в кровавой росе 

сегодня 

встает поодаль. 

И вот 

я мечу, 

я, мститель Арсен, 

бомбы 

5-го года. 

Живились 

в пажах 

князёвы сынки, 

а я 

ежедневно 

и наново 

опять вспоминаю 

все синяки 

от плеток 

     всех Алихановых. 

И дальше 

   история наша 

  хмура̀. 

Я вижу 

правящих кучку. 

Какие-то люди, 

   мутней, чем Кура̀, 

французов чмокают в ручку. 

Двадцать, 

     а может, 

больше веков 

волок 

угнетателей узы я, 

чтоб только 

        под знаменем большевиков 

воскресла 

     свободная Грузия. 

Да, 

      я грузин, 

но не старенькой нации, 

забитой 

  в ущелье в это. 

Я — 

равный товарищ 

 одной Федерации 

грядущего мира Советов. 

Еще 

омрачается 

день иной 

ужасом 

 крови и яри. 

Мы бродим, 

 мы 

еще 

не вино, 

ведь мы еще 

 только мадчари⁵. 

Я знаю: 

 глупость — эдемы и рай! 

Но если 

 пелось про это, 

должно быть, 

Грузию, 

 радостный край, 

подразумевали поэты. 

Я жду, 

чтоб аэро 

    в горы взвились. 

Как женщина, 

 мною 

лелеема 

надежда, 

   что в хвост 

со словом «Тифлис» 

вобьем 

фабричные клейма. 

Грузин я, 

    но не кинто⁶ озорной, 

острящий 

     и пьющий после. 

Я жду, 

чтоб гудки 

взревели зурной, 

где шли 

лишь кинто 

да ослик. 

Я чту 

поэтов грузинских дар, 

но ближе 

     всех песен в мире, 

мне ближе 

       всех 

    и зурн 

    и гитар 

лебедок 

 и кранов шаири⁷. 

Строй 

во всю трудовую прыть, 

для стройки 

не жаль ломаний! 

Если 

даже 

Казбек помешает — 

срыть! 

Все равно 

     не видать 

в тумане. 

[1924] 

¹ Архалух — легкий кафтан, кавказская верхняя мужская одежда. 

² Карабах — в данном случае порода горных кавказских лошадей. 

³ Муша́ (груз.) — рабочий.

⁴ Начальные слова грузинской песни на слова Шалвы Дадиани: «Лишь тебе одной все, что дано мне с высоты богом…».

⁵ Мадчари (груз.) — неперебродившее молодое вино.

⁶ Кинто́ (груз.) — бродячий торговец, балагур и остряк.

⁷ Шаири (груз.) — один из основных стихотворных размеров классической грузинской поэзии. Здесь в значении «стихи», «поэзия».